Истории адвокатов, показавших судейскую независимость: о участнике ВС РСФСР, который оказался "табуреткой" при разбирательстве кассации и потому избежал расправы в ЦК КПСС, глава трибунала, который спас от расстрела будущего маршала и оправдал начальника подлодки, судье спецсуда, который просил об увольнении в знак протеста против вмешательства горкома КПСС в дело.
Партийное управление сопровождало советских судей в течении всей карьеры и воспринималось как норма. Кандидаты в народные судьи перед выборами являлись в партийные органы на "смотрины" и инструктажи перед встречами с электоратом. Судьям часто "подсказывали", каким должно быть решение, подвергали партийной "проработке" за мягкость уже принятых судебных актов, за отклонения от сложившейся карательной практики.
Предлогом для вмешательства в работу судов в состоянии, к примеру, очередная кампания по увеличению борьбы с преступностью, это сказывалось на понижении стандартов доказанности в суде и числа оправдательных приговоров суда. К таким же итогам часто приводили и обширно распространенные в советской системе правосудия выездные совещания, целью коих было сделать "атмосферу нетерпимости к нарушениям закона". Одновременно с этим многие народные судьи и сами честно верили, что мягкость наказаний отрицательно сказывается на общем уровне законопослушности граждан.
Но много представителей судейского корпуса в условиях внешнего, и внутрикорпоративного воздействия со стороны глав судов и вышестоящих судебных инстанций, владевших в СССР колосальной властью над "рядовыми" сотрудниками, оберегали судейскую независимость. И вот тому пару примеров.

Федор Титов

Осенью 1941 года военный трибунал Балтфлота под руководством лейтенанта юстиции Федора Титова рассмотрел дело 26-летнего замкомандира эскадрильи минно-торпедного авиационного полка лейтенанта Ивана Борзова, которого обвинили в угоне из авиаремонтных мастерских истребителя И-16. Топлива в баке самолета выяснилось мало, через пару минут после взлета он с малой высоты упал на землю. Чудом задержавшегося в живых лейтенанта взяли под стражу по подозрению в попытке перелететь к сопернику.
Первые свидетельства Борзов тёк на госпитальной койке. Он поведал, что неудовлетворен службой на бомбардировщиках, и написал пару рапортов о переводе в истребительную авиацию, но комполка Преображенский отклонил его требования, а сослуживцы подтрунивали над ним: дескать, пилотам "воздушных тихоходов" на большом растоянии до истребителей – выучка не та. Он решил подтвердить им, что способен пилотировать скоростной самолет. Расспрошенные свидетели события на аэродроме единогласно продемонстрировали: Борзов не покидал воздушную территорию над летным полем и до самого падения демонстрировал фигуры высшего пилотажа.
Переквалификация деяний Борзова не облегчала его положения: в августе в армию поступил приказ Сталина, соответственно которому порча либо потеря бронетехники, оружия и снарядов, совершенные в целях хотя бы краткосрочного увиливания от участия в боевых действиях, приравнивались к бегству с поля боя и предполагали исключительную меру наказания – расстрел.
Незадолго до начала процесса у Титова, которому в первый раз предстояло новости судебное слушание в качестве председательствующего, состоялся диалог с комиссаром бомбардировочной авиабригады, в состав которой входил минно-торпедный полк. Инициатором встречи стал политработник. Тот, как писал много лет через в своих мемуарах Титов, был настроен "очень враждебно", характеризовал Борзова как неуравновешенного и недисциплинированного человека и разрешил понять молодому адвокату (Титов оказался сверстником подсудимого), что командование соединения ожидает от него вынесения самого жёсткого приговора суда.
Оказать влияние на грядущее судебное решение пробовал и начальник авиаполка полковник Евгений Преображенский. В беседе с судьей он разрешил понять, что знает о позиции вышестоящего командования по отношению к проштрафившемуся, но не разделяет ее. Комполка выделил, что Борзов – мужественный офицер, мастер пилотажа, у него хорошо развиты командные качества. В скором времени он собирался продвинуть лейтенанта по службе и исходя из этого мешал его переводу в истребительную авиацию. Никто в полку не одобряет поступка сослуживца, выделил Преображенский, и привлечение его к суду является обоснованным, но он сохраняет надежду на непредвзятое разбирательство случившегося, смягчающие виновности условия и честный приговор суда.
Борзов в суде виноватым в "увиливании от участия в боевых действиях" себя не признал, аварию с самолетом растолковал неисправностью топливомера. Это условие засвидетельствовали и эксперты авиационной инженерной службы, притянутые трибуналом с целью проведения технической экспертизы причин падения истребителя. В последнем слове подсудимый заявил, что глубоко раскаивается в произошедшем, и требовал суд течь ему возможность летать и бить врага. Борзова осудили к тюрьме периодом на десять лет с употреблением примечания 2 к ст. 28 УК РСФСР, которое устанавливало, что приговор суда, присуждающий в военное время военнослужащего к тюрьме без поражения прав, может быть "отсрочен выполнением до завершения военных деяний с тем, что осужденный направляется в армию". Показавшим себя в процессе боевых действий "крепкими защитниками Альянса ССР, разрешается по ходатайству подобающего военного руководства освобождение от избранной раньше меры соцзащиты…".

По ходатайству Преображенского Борзов был оставлен в полку. Осенью 1942 года суд в том же составе рассмотрел ходатайство командования о досрочном освобождении Борзова от наказания. В 1944 году Борзову, уже руководившему к тому времени полком, присвоили звание Героя СССР. Потом он стал первым и исключительным в истории ВВС ВМФ маршалом авиации.

Судейскую независимость Титов оберегал на протяжении всей многолетней правовой карьеры, не обращая внимания на то, что советские судьи ощутимо испытывали на себе зависимость от внешнего и внутрикорпорационного воздействия.

11 января 1962 года в г. Полярном случилась самая большая трагедия в истории российского подводного флота. На борту дизельной подлодки Б-37, пришвартованной к пирсу, взорвался боезапас из 12 боевых торпед. Число жертв на ней и стоявшей рядом ПЛ С-350, и на берегу достигло 122 человек (на затонувшем атомоходе "Курск" в августе 2000 г. в Баренцевом море умерли 118 человек). Государственная комиссия и расследование рассмотрели в районе 25 вероятных причин трагедии, но в конечном счете пошли к в наивысшей степени возможному выводу: детонацию боезапаса стал причиной объемный пожар в торпедном отсеке, причину происхождения которого определить не удалось. Но глава МинОбороны маршал Родион Малиновский еще до завершения следствия поспешил доложить президенту Никите Хрущеву, что непосредственным виновником трагедии является начальник Б-37 капитан 2-го ранга Анатолий Бегеба, он дан под трибунал и понесет суровое, но справедливое, наказание.

На расследовании начальник ПЛ изложил свою версию возгорания. На протяжении отпуска Бегебы на лодку загрузили боезапас с просроченной на два года ревизией. После возвращения на службу капитан 2-го ранга познакомился на лодке с дубликатами формуляров торпед, в коих периоды ревизии не записываются, а подлинники остаются на хранении в арсенале, Причиной пожара, согласно точки зрения Бегебы, стало одно из "залежавшихся" товаров. Дело в том, растолковывал он, что запасные торпеды хранятся на стеллажах в отсеке с половинным давлением воздуха в баллонах, а на Б-37, которая подготовилась к боевому патрулированию в Атлантике, приказали довести его до полного – 200 атмосфер. Он должен был подчиниться, но настоял, чтобы комбриг ПЛ занес подобающую запись в вахтенный журнал (журнала после подъема затонувшей у пирса ПЛ не нашли, но к чести комбрига, он свою запись на расследовании засвидетельствовал). Давление имело возможность выбит